Леопольд со свойственной ему быстротой ориентировки очень скоро понял, что Вену надо «завоевывать» во второй раз. Чтобы проломить лед равнодушия, требовалось придумать что-то особенное, что по-настоящему проняло бы господ венцев. И он придумал — Вольфганг напишет оперу. Двенадцатилетний мальчик — автор оперы. Да, о таком мир еще не слыхивал!
Деяние никогда не отставало у Леопольда от мысли. Он тут же принялся за осуществление задуманного: добился себе и сыну аудиенции у императора Иосифа II, правившего совместно со своей матерью Марией Терезией, и в разговоре с ним как бы невзначай намекнул, что мальчик может написать оперу. Эта мысль показалась императору занятной, и он спросил Вольфганга, действительно ли тот хочет написать оперу и продирижировать ею. Заранее подготовленный отцом, мальчик, не моргнув глазом, ответил: «Да, безусловно». И хотя разговор на этом закончился, Леопольду удалось в дальнейшем так его обернуть, что получалось, будто сам император предложил Вольфгангу сочинить оперу. Леопольд не пожалел сил и энергии, чтобы раструбить о заказе императора на всю Вену. Ему поверили. Арендатор придворного оперного театра Афлиджо подписал контракт на сочинение Вольфгангом итальянской комической оперы.
Фигура этого Афлиджо настолько колоритна и характерна для нравов венского двора, где сонмом роились всякие чужеземные проходимцы, что о нем стоит сказать несколько слов. Пройдоха и шулер, он жульнически получил офицерский патент и стал подполковником. Однако военная профессия показалась ему малоприбыльной. Он переехал из Италии в Вену, чтобы взяться за более доходную профессию — театрального предпринимателя. Император, двор, высшая знать с легким сердцем отдали венский оперный театр на откуп воинствующему невежде, ненавидящему искусство. Достаточно сказать, что однажды, наблюдая в цирке, как два разъяренных пса вцепились в затравленного ими быка, он заявил своему приятелю:
— Поглядите-ка, эти собаки мне куда милей, чем Офрен и Невиль.
Конец этого театрального «деятеля» был достоин его жизни: он кончил дни свои каторжником на галерах, куда угодил за мошенничество.
Когда знакомишься с объемистой, в пятьсот с лишним страниц, партитурой «Притворной простушки» — так называлась опера Вольфганга — и вспоминаешь, что она написана двенадцатилетним мальчиком, испытываешь изумление. Неужели и вправду это создал ребенок?!
«Притворная простушка» сочинена в легкой, живой манере, присущей итальянским комическим операм, так называемым опера-буффа. В опере много движения, юмора, музыка ее мелодична, красива, галантно-грациозна. Местами кажется, что слушаешь оперы Иоганна Христиана Баха.
Порой маленький композитор поражает острой наблюдательностью, удивительной способностью ярко передать внутреннее состояние человека. Правда, это удается мальчику лишь тогда, когда дело касается несложных жизненных явлений. Так, например, Вольфганг сумел очень ярко и пластично набросать в арии одного из героев оперы портрет пьяного человека. Эта чудесная ария отмечена чисто моцартовским остроумием, она полна искрометного юмора, брызжущего через край веселья. Нежными, акварельными красками нарисован образ героини оперы Розины. В ее партии встречаются эпизоды редкостной мелодической красоты.
И вместе с тем, вслушиваясь в «Притворную простушку», ясно ощущаешь, что это лишь первый ученический опыт, первые шаги — правда, шаги гения. Ясно видно, что мальчик, сочиняя оперу, часто использовал свои театральные впечатления, а не свои жизненные наблюдения. Это и естественно: жизненный опыт двенадцатилетнего ребенка, пусть и гениального, очень незначителен. К тому же и либретто, написанное придворным венским поэтом Кольтеллини по произведению Гольдони, очень далеко от жизненной правды и очень близко к условным, прочно устоявшимся канонам оперы-буффа. Здесь налицо трафаретные, поверхностно и бегло очерченные образы, избитые ситуации — бесконечные путаницы и неузнавания. Чтобы в такую схему вдохнуть жизнь, надо было хорошо знать жизнь. А двенадцатилетний мальчуган мог изображать страсть, любовное томление, ревность, только подражая тому, что до этого слышал.
И все же, несмотря на явную подражательность, в партитуре «Притворной простушки», как уже говорилось, встречаются оригинальные страницы, отмеченные яркими вспышками таланта, — отдаленные предтечи великого Моцарта. Да и вся в целом опера технически ничуть не ниже, а кое в чем неизмеримо выше многих итальянских комических опер, шедших в то время на сцене венского театра. И не вина Вольфганга, что «Притворная простушка» не увидела света рампы в Вене.
Куда проще оказалось написать оперу, чем поставить ее. Вот что пишет Леопольд о той огромной борьбе, которую ему пришлось вести:
«Композиторы… предприняли все возможное, чтобы помешать успеху оперы. Подговорили певцов, натравили оркестр — словом, использовали все средства, чтобы сорвать постановку оперы. Певцы, среди которых многие не знают нот и все целиком учат по слуху, будто бы заявили: «Мы не можем петь свои арии». А ведь до того они слушали их у нас на квартире, остались довольны, аплодировали и говорили, что все подходит. Будто бы оркестр не желает играть под управлением мальчика и т. д.
Между тем одни распустили слух, что музыка ни черта не стоит, другие — что музыка написана не на слова и противоречит размеру, ибо мальчик недостаточно знает итальянский язык.
Едва лишь я услыхал об этом, как тут же объявил во всех почтенных домах, что музыкальный папа Гассе и великий Метастазио вызывают к себе клеветников, распускающих подобные слухи, — пусть явятся и из их собственных уст услышат, что из 30 опер, поставленных в Вене, ни одна даже не может быть сопоставлена с оперой этого мальчика, которой они оба в высшей степени восхищены.
Тогда пошли разговоры, что ее написал не мальчик, а отец. Но и на сей раз клеветники просчитались. Они, впав из одной крайности в другую, сели в лужу. Я предложил взять последний, лучший том сочинений Метастазио, раскрыть книгу и дать Вольфгангу первую же попавшуюся на глаза арию. Он, долго не размышляя, схватил перо и в присутствии многих знаменитых особ с поразительной быстротой принялся писать музыку к этой арии и аккомпанемент для многих инструментов…
Вот так и приходится пробиваться в жизни. Нет у человека таланта — он несчастен. А есть талант, так чем он больше, тем злее преследует человека зависть».