Глиэр был счастлив, что экзамены благополучно завершены. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на запись в дневнике, сделанную крупно через весь лист: «Кончил курс консерватории!» Чувство гордости охватывало его при взгляде на золотую медаль, особенно когда он старался представить себе, как обрадуются мать и бабушка, увидев это свидетельство признания его успехов. Но считал, что основное еще впереди.
«Консерватория — это минимум. А дальше — жизнь!
И композитор обязан до конца своих дней учиться, совершенствовать мастерство, развивать и обогащать свое миропонимание, идти вперед и вперед»,— написал Глиэр в конце своего пути, пронеся это убеждение через всю жизнь.
Еще не улеглись волнения экзаменационной поры, а Рейнгольд Морицевич уже составил для себя большую программу дальнейшего совершенствования. Причем не только в области профессиональных занятий. Он планировал посещение театров, отмечая, с какими операми прежде всего следует познакомиться, — «так как, к стыду своему, некоторых самых известных не видел». Намечал обширный круг чтения. «Я чувствую, что очень мало знаю... что мне нужно переродиться. Я хочу, чтобы меня нельзя было узнать через несколько лет. Мне хочется вырасти умственно и развиться так, как только в состоянии развиться человеческая душа и ум».
Что касается профессионализма, то здесь взор Глиэра поднимался к самым вершинам. Существует такое выражение: «Плох тот солдат, который не стремится стать генералом». Именно «генералом» видел себя Рейнгольд Морицевич, думая о своей будущей деятельности. «Я не хотел бы лучше владеть формой музыкальной, чем ею владел Бетховен, не хотел бы лучше знать инструментовку, чем ее знают Глазунов и Римский-Корсаков, не хотел бы лучших мотивов слагать, чем как их складывает народ, а страсти не хотелось бы меньше вкладывать, чем, сколько ее вкладывали Вагнер и Берлиоз; не хотелось бы также меньше поэзии, задушевности, мечтательности, нет, любви и задушевности вкладывать, чем ее вкладывали Шопен, и Шуман, и Григ... после всего этого я мог бы в свою музыку пересаживать тот мир, который все больше и больше растет в моей душе». Рассуждая так, Глиэр снова приходил к мысли, что достичь всего, так страстно желаемого, можно только упорным повседневным трудом, а отсюда и вывод: нужно «волю закалить и превратить в стальную».
Конечно, лето, по крайней мере, его начало, мало подходящее время для того, чтобы серьезно заниматься. Как всегда, эту пору Глиэр проводит в Святошино под Киевом на даче с бабушкой. Он читает ей вслух немецкие стихи, письма Бисмарка к Вильгельму, невольно прислушиваясь вечером к однообразному напеву неугомонного сверчка. Разбуженный старушкой на заре, он спешит в сад, чтобы вдохнуть аромат умытых росой цветов, насладиться щебетанием птиц, пробудившихся с первыми солнечными лучами.
Огромную радость доставляли Глиэру встречи с Крыжановским, закончившим Петербургскую консерваторию и также приехавшим в Киев отдохнуть. Незаметно проходили часы в беседах, когда каждый из друзей рассказывал о своих учителях, стремясь в то же время как можно больше узнать о наставниках другого. Любил Глиэр далекие прогулки — пешие и в лодке по Днепру. Но и охваченный восторгом от окружавшей его дивной природы, он не мог даже на время отрешиться от музыки. Все виденное у него превращалось в музыкальные образы, а мысли неизменно возвращались к тому, что предстояло сделать. «Мне кажется, что, если у меня будет такая техника, какую все считают излишней, я сумею передать своим слушателям каждое мельчайшее движение серебристой волны, ласкающей холодный гранит».
Приобретение такой «излишней» техники — вот первоочередная задача, которую поставил перед собой молодой музыкант и не жалел на это сил. Вернувшись осенью в Москву, он принимается усиленно штудировать сочинения классиков. «Поучиться у титанов, взять от них все» — вот его стремление. В ту пору, будучи абсолютно уверен, что он посвятит себя исключительно сочинению камерных и оркестровых вещей, Рейнгольд Морицевич прежде всего изучает квартеты Бетховена, Шуберта, Шумана, Гайдна, Бородина, Чайковского, своего учителя Танеева. Многое для него уже хорошо известно, но он хочет знать все до мельчайших деталей. Ложится спать он поздно, встает рано. Наскоро позавтракав, он обычно отправлялся по домам, где давал частные уроки, а затем снова за работу. «Я казался каким-то сухарем, способным заниматься только контрапунктом, но зато неспособным собраться где-нибудь в ресторане, в пивной, покутить и провести вечер».
Действительно, товарищам редко когда удавалось затащить Глиэра в свою компанию. А он был хорош собой — достаточно взглянуть на фотографию того времени, чтобы убедиться в этом, умел танцевать, не чинясь, охотно играл на скрипке или рояле. Многие московские девицы через своих братьев или друзей передавали ему приглашения посетить их дом. Рейнгольд Морицевич не то чтобы избегал общества, но очень дорожил временем. На брошенные как-то в его адрес слова «вы много себе воображаете» он ответил: «Я хочу не много воображать, а много знать, поэтому я так много теперь работаю». Некоторым друзьям он рассказывал о своих планах, говорил, что на мозг свой смотрит как на «двигатель», который может из глубины души извлекать неизвестные мысли и чувства, но для этого мозг нужно максимально насытить знаниями, обогатить. Глиэр очень много читает. Прежде всего, это русская литература и работы о ней. Чтобы, например, лучше понять Пушкина, он обращается к статье Белинского о нем, а стараясь разобраться во всей сложности и противоречивости высказываний и мировоззрения Л. Н. Толстого, штудирует его работу «Что такое искусство?» и настойчиво советует прочитать ее другим: «Всякому художнику, поэту или композитору, который захочет разумно направить талант, нужно хорошенько пережевать все эти толстовские идеи. А соглашаться с ними или нет — это уже дело личного убеждения». После Толстого идет черед Не1фасова. Глиэр достает его сочинения с намерением прочесть все, что им написано. Приносит томики Шиллера, Гёте, Гейне. «Не знаю, может быть, в этом мое счастье,— писал Глиэр,— что я так поздно начинаю знакомиться с выдающимися проявлениями человеческого гения, так как раньше я не мог бы так чувствовать и понимать каждую мысль, как теперь». Сборники восточных легенд пробуждают в нем интерес к истории и художественной культуре народов Востока. Он интересуется научными открытиями и читает работы по эстетике, которые, впрочем, его мало удовлетворяют («сначала я думал, там будет говориться о том, как отражается безнравственность художника в его произведении и как это деморализует общество. Ничего подобного...»). Глиэр много размышляет о справедливости, об обществе и его преобразованиях: «Если бы все люди, которые имеют какое-нибудь нравственное воздействие на людей посредством наук или искусств, старались как можно выше подняться в нравственном отношении, то уверен, что, по крайней мере, в лучшем обществе исчезли бы пьянство, курение и многое другое, что теперь чуть ли не считается достоинством гения. Если безнравственными бывают гении, то, как же простым смертным не быть такими».